II—269

В третьем акте Маргарита рассказывает:

— Это было в Англии... Один армянин... Это было ночью... Только что мы улеглись…

— То есть как — мы? — спрашивает с ужасом Фауст.

Ну, да, — я жила с дальней родственницей. Звонок. Я выхожу. То есть я одеваюсь, потом выхожу. Входит лезгин и прямо начинает целовать... Оказалось, что он ошибся этажом. Но мне было так стыдно, так обидно...

И так далее и так далее.

И этот текст весь сезон 1869—1870 годов собирал публику в Александринский театр! Прожигающая жизнь молодежь, свившая себе гнездо в театре Берга• в Коломне, в восторге говорила:

— «Теперь и Александринку посещать можно». Налет танцкласса Марцинкевича• звучал с подмостков театра, на плафоне которого красовались имена Екатерины II, Державина и Озерова. Далее аркадский принц• в «Орфее в аду» пел:

Когда я был аркадским принцем,

Я к Марцинкевичу ходил,

Марцинкевич очень часто

Меня из залы выводил.

Публика находила, что это настоящая сатира, не уступающая Щедрину-Салтыкову, тщетно вопиявшему тогда на страницах «Отечественных Записок».

В «Фаусте наизнанку» Курочкин не побрезгал и намеками на тогдашние увеселительные притоны Гебгард и К°•. Об этом — смотри в статьях современных критиков, — особенно статьи Незнакомца• в «С.-Петербургских Ведомостях» Корша.

Да, — и этому всего-навсего полвека! Как изменились времена!

П. Гнедич.