11/12—101

акварельных красках, она покажется грубой и неуклюжей, — как итальянский Панталеоне в камзоле эпохи Louis XIV. Надо отрешиться от прежней системы подхода к этой пьесе и рискнуть на водевиль-фарс. Только при таком приеме можно примириться с наивной грубостью замысла «усмирения» строптивых жен при помощи голода и бессонницы, как усмиряют диких соколов.

Я перевел пьесу Шекспира строка в строку, стараясь всюду сохранить абзацы стихов подлинника. Главное затрудненье составляет ряд созвучий и каламбуров, столь свойственных английскому языку, где одна и та же гласная произносится на несколько ладов, а согласная иногда совсем опускается, иногда звучит неожиданно и чуждо для иностранного слуха. Особенно это касается блестящего турнира в разговоре Петручио и Катерины во втором акте.

Московская пресса довольно единодушно упрекнула мой перевод в одном: почему я перевел «Taming» словом «усмирение», а не «укрощение», как сделал это в прозаическом переводе Кетчер. Сделал я это вполне сознательно. Укрощать можно львицу, дикую лошадь, быка, но не «милого злого котенка», как называет Петручио Катерину. Людей усмиряют. Ведь некогда существовало даже официальное учреждение — «Смирительный дом». А. Н. Островский, которого, может быть, упрекнут в незнании английского языка, но никак уже не русского, тоже переводит «Taming» словом «усмирение». — Каншин, в своем полном собрании переводив шекспировских пьес, тоже остановился на «усмирении». Соколовский и Кетчер стоят за «укрощение», причем первый называет комедию «Укрощением своенравной». В «Сыне Отечества» 1849 года, в январском номере, есть в самом начале книги прозаический перевод этой пьесы, сделанный неизвестным лицом и названный «Образумленная злая жена». Едва ли такое название точно передает замысел Шекспира.

П. Гнедич.