10—49

«Как не русское?! — возразил Аверкиев, — “устерсы” знают русские со времен “тишайшего царя”•, равно как и “колбасы”, которые в старину назывались — “минты прямые” — не копченые, и “минты кривые” — копченые».

Не раздражая аппетита читателя, скажем, что за щами последовала паровая стерлядь, а за ней два поросеночка — и все эти блюда запивались винами старинного английского магазина Николе-Плинке — мадерою маль-вуази (которую предки наши звали «мальвазиею», Го-Сотерном и 30-летним красным портвейном. Яблочкин успокаивал Аверкиева, что репетиции его «Каширской Старины» идут прекрасно и эта пьеса пойдет на здешней сцене так же успешно, как и на московской.• А Татаринов не переставал допрашивать Аверкиева, верен ли слух, что он пишет новую историческую пьесу? — Ни от кого не скрываю, что написал трагедию в пяти действиях с прологом «Темный и Шемяка». А вы, Илья Антипович, словно московские борзописцы ко мне пристаете. Те довели меня до того, что я не выдержал и написал в стихах целую отповедь. Читать сам вам не стану, а попрошу А. А. Яблочкина. Последний, картавя немного, прочел следующее:

Неумолимо Провиденье:

Оно меня за тяжкий грех

Решило, вместо заключенья,

Вписать в литературный цех.

О, Посидаон-колебатель!

Феб лучезарный! Зевс-отец!

Какой, о, боги! я писатель:

Я просто грамотный купец.

Я не бурсацкого закала,

И нет в родне моей попов,

Я не браню кого попало,

Не знаю даже модных слов;