10—48

хозяин заявил, что он русский человек, стол у него русский из двух, трех блюд, закусок разных он враг, к водочке по праздникам допускается семушка и свежая икра, а по будням балычок и паюсная икорка, а потому просит быть невзыскательными к нему. И точно, на столе красовалась чуть не целая семга-порог и белая, деревянная кадочка фунтов в десять свежей икры, каравай черного, домашнего хлеба с серебряной солоночкой посредине, укрепленной в корке, — подношение повара, служившего в московском ресторане Тестова; и блюдо заварных, румяных, толстеньких, сдобных арзамасских калачиков. Аверкиев, накладывая на тарелку икорку, заметил, что он, как москвич, видит за столом два недостаточка — нет зеленого лучку к икорке и винного уксуса и лимончика к семушке. То и другое явилось немедленно, и хозяин, попробовав икру с лучком на черном хлебе, согласился, что лучок как будто сдабривает, но все другие возражали, а Горбунов, поездивший чуть не по всей России, заявил, что сдобные калачики только знают в Муроме, да в Арзамасе, и свежая икра на них «скуснее» всего на свете. Между тем хозяин обходил гостей и каждому в серебряную стопочку наливал столетнюю «стару-вудку», а Вася• в рюмочки бархатную водку Смирнова.

Татаринов избрал предметом своего ухаживания Аверкиева, хвалил его либретто оперы Серова «Рогнеда». Аверкиев отвечал, что в составлении либретто участвовал Апол. Майков, а самую лучшую, по его мнению, арию «Взбушевало сине море, встал высокий вал» написал Ф. Н. Берг, талантливый литератор, но и лентяй первоклассный.

Вскоре внесли серебряное блюдо, уставленное жареными устрицами, и две бутылки шабли. В. В. Самойлов захлопал в ладоши и сказал: «Одно великолепие, но это блюдо, Алекс. Алекс., уже не русское».—