5—41

мысль, что ведь это сумасшествие, что я провалюсь самым позорным образом!

— И. Е; подождите давать занавес! Я не буду петь, я не могу! — закричал я Питоеву.

Но... раздались три удара, возвещающие о начале спектакля, и я оказался лицом к лицу с публикой.

И — точно не бывало страха. Я сразу вошел в роль, как будто всю жизнь играл. Голос звучал великолепно, я имел громадный успех и сразу попал в “любимцы”.

Не могу не вспомнить добрым словом И. Е. Питоева и нашего милейшего дирижера Прибика, своим добрым отношением поддержавших мои первые, неумелые шаги. Я пел в Тифлисе пять месяцев и за это время спел 15 опер, будучи все время единственным баритоном в труппе. Труд колоссальный! Совершенно неожиданно получаю приглашение от покойного Г. П. Кондратьева, всесильного тогда режиссера казенной оперы приехать на пробу. Оказалось, что меня слышал в Тифлисе П. И. Чайковский и рассказал обо мне. Я поехал в Петербург, дебютировал в “Фаусте”•. В один сезон вместе с Н. Н. Фигнером я был принят. После этого я сейчас же поехал на средства дирекции совершенствоваться в Италию, по возвращении откуда занял место первого баритона. Лучшей моей партией с самого начала был Онегин •.  Затем я имел успех в  "Демоне" • ,“Кармен”•, “Фаусте”•, “Гугенотах”•. Первой сильно драматической партией в моем репертуаре был “Купец Калашников” А. Г. Рубинштейна. После спектакля А. Г. обнял меня на сцене, поцеловал и сказал, что не думал, чтобы можно было так исполнить эту роль. Это была хорошая минута! Целовал меня и П. И. Чайковский за “Онегина”, “Пиковую даму” и “Иоланту”, Н. Ф. Соловьев — за “Корделию” (в ко-