II—211

Приехал я к Захарьину в час 20 мин., а уехал, от него ровно в 8 вечера. Очень долго рассказывать подробности. Скажу только, что у знаменитого врача больные ждут в передней и в узеньком коридорчике, а анализы делаются в крошечном чуланчике, под лестницей, рецепты пишутся на подоконнике, где лежат два грязных листа бумаги, ржавое перо из лакейской и стоит пузырек чернил. Через переднюю, где вы сидите, то и дело проходят взад и вперед приезжающие и уезжающие гости m-mе Захарьиной, некоторые из них лорнируют на ходу «ces pauvres malades»•, которые сидят понуро, зажавши в кулаке по 50 руб. за честь посидеть в передней. — Да, если «гений и злодейство — две вещи несовместимые» •, то гений и свинство в Москве совершенно совместны. Я забыл сказать, что ни книг, ни журналов, ни газет и иллюстраций нигде не находится, да и положить-то их, впрочем, негде, потому что стола нет и пишут, я сказал, на подоконнике. — Я сказал Вам, что теперь только начинаю приходить в себя, и точно, сегодня я в первый раз со времени отъезда из Петербурга чувствую себя не так скверно, не в таком угнетенном состоянии духа, как все дни в Москве. Но Вы не подумайте, что я упал духом от заключения Захарьина о моей болезни. Не стану скрывать: и оно подействовало на меня, но оно не имело бы такого значения, если б не оплеуха, которую мне пришлось проглотить от директора вместо помощи больному. Когда я приехал к Всеволожскому проситься в отпуск по болезни, он принял меня так же хорошо, ласково и участливо, как всегда. Выражал сожаление о моей болезни и обещал мне, как можно скорей, доложить министру об