I—52

кивать темные и ошибочные поступки тех лиц, которые, стремясь к общему благу, впадают в невольные противоречия. — Другими словами: критика хотела сузить рамки творчества писателей и хотела заставить их тенденциозно восхищаться, а никак не осуждать и не указывать ошибки в искании идеалов. Таким образом были осуждены потом многие пьесы Писемского, а плохие пьесы других авторов, — где была притянута за волосы условная тенденция, — являлись эфемеридами, способными на жизнь однодневок, но якобы желательными литературными произведениями.

Пока что, публика довольствовалась беспредметным чириканьем переделок Виктора Крылова и сомнительных в отношении самых первичных требований нравственности переделок французских фарсов Курочкина. Поль-де-Кок в литературе, а на сцене Лабиш потому являлись желанными гостями, что владели в совершенстве превосходным разговорным языком, — в своем роде классическим по своей чистоте, далеко превосходящим многие пьесы Скриба. — Но этот блеск языка утрачивался в дубовых переводах, — оставалось одно сало, которое усердно подчеркивалось и переделывателями и исполнителями. Кок и Лабиш лишались при переводе лучшего своего достоинства.

Если мы сопоставим тот сезон, которому исполняется полвека теперь, — сезон 1869—1870 года, с тем, которому исполнилось тогда полстолетия, а теперь минуло сто лет,— сезон 1819—1820 года, получится огромная разница. Целые десятки, если не сотни пьес репертуара шестидесятых годов дожили до нашего времени, а иные кажутся написанными точно вчера. И не те пьесы, которые имели успех у тогдашней театральной публики по преимуществу. Мы гордимся произведениями Тургенева, Писемского, Сухово-Кобылина, Островского, Потехина, именно принадлежащими этой эпохе. — А чем же мы могли