I—17

Шопенгауэр поставил несравненно более узкое, эмпирическое основание морали, обусловленное присутствием в нас чувства сострадания.

Философская беспомощность такого эмпирического основания морали становится сразу ясною, как только мы встречаемся с человеком, в котором чувство сострадания развито слабо или совсем отсутствует, что бывает достаточно (вспомним хотя бы последнюю войну!).

Еще резче обозначится пред нами узость морали Шопенгауэра, если мы сопоставим ее с учением Христа. Основа морального учения Христа — любовь, взятая в самом широком смысле, распространенная на всех людей. Заповедь любви, завещанная уже в Ветхом Завете («Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего» Лев. 19) с некоторыми ограничениями, получает в устах Христа значение абсолютного повеления, вытекающего из возможности для нас стать совершенными, как Отец наш Небесный. И выполнение этого завета любви сопровождается радостным, блаженным чувством, чувством единения с Богом и всеми людьми. Христианская этика предписывает любить всех, этика Шопенгауэра чрезвычайно суживает круг объектов нашей симпатии.

Проследим теперь, каким образом сострадание, проникшее в сердце Парсифаля, просветляет его темный ум до познания высочайших моральных истин.

Впервые чувство сострадания пробуждается в Парсифале после укоряющих слов Гурнеманца, который указывает ему на страдания убитого его стрелой лебедя. Парсифаль из леса, где воспитала его мать вдали от людей и от всяких познаний*, забежал в область Монсальвата и, увидев лебедя, застрелил его из своего лука.

* «Ты ничего не знаешь, о чем я тебя спрашиваю,» говорит ему Гурнеманц: «скажи теперь, что же ты знаешь? хоть что-нибудь ты, ведь, должен знать!».