8—40

этих бедных, так быстро вянущих «цветов веселья», — затем грандиозная сцена обольщения, где адом использованы все доступные ему средства, и наконец, крушение диавольской твердыни по мановению простеца, одаренного внезапным просветлением («хотя и предопределенным всей его чуткой, глубоко состраждущей природой»), — все эти сцены, в свою очередь, написаны с такой скульптурной пластичностью, с такой захватывающей правдивостью патетизма и экстаза, что тоже производит впечатление необычайной художественной простоты.

Все принципы «музыкальной драмы» соблюдены Вагнером и в «Парсифале»; они даже доведены им здесь до высшей гармонии построения, — благодаря отмеченной мною крайней экономии художественных средств. Лейтмотивы — эти музыкальные символы — сохраняют свое значение, как основа всей музыки, но здесь они не выдвигаются так на первый план и не образуют такой сложной ткани, как в «Нибелунгах»; к тому же большинство этих характеризующих тем «Парсифаля» получают форму широких мелодий. Темпы медленные сильно преобладают, особенно в первом и третьем актах. Гармонии отличаются необыкновенной утонченностью, — без всяких, однако, кричащих эксцессов; то же следует сказать и о чудесной инструментовке этой партитуры. Прибавлю еще, что музыкальная декламация действующих лиц, — то благовейно-проникновенная, то спокойно-повествовательная, то бурно-страстная или судорожно-отрывистая, — правдивостью акцентов достигает предела драматической силы и выразительности.

Такова, в общих чертах, эта поэма-музыка, эта «драма отречения». По теории Вагнера мы достигаем отречения не ослаблением нашей воли, а напротив, ее утверждением и возбуждением. Есте-