2—37

с которого я писал Полунина, — в жизни — был со всем не «милый» и вовсе не так уже лиричен... О нем я имел бы полное право сказать:

— Если бы вы знали, как он плохо «пел».

Однако, в изображении моем и незабвенного дяди Кости, он трогал зрителя, он вызывал в сердце чувство доброе и ласковое, — и за это далекой могиле Тургенева мой земной поклон...

Д. Айзман.

В Тургеневские дни.

В шумные дни борьбы, строительства новой жизни и крушения старых устоев грустным звуком нежной струны — звучат тихие Тургеневские дни.

Тургенев... Нежный, мягкий Тургенев. Тихие усадьбы, покинутые дворянские гнезда, мечтательно рыцарственные мужчины, чистые, прекрасные в замкнутом страдании своем, тургеневские девушки и женщины...

Живший в мрачную эпоху крепостничества, один из первых борцов за освобождение народа, барин — понявший в рабе-мужике человека и брата, Тургенев сумел и в безобразном быте, окружавшем его, найти красивые страницы, сумел наряду с горькой правдой обличения нарисовать мягкие, нежные образы, дать страницы тихого, безропотного страдания. И в наши скорбные тургеневские дни хочется верить, что пройдут года — и новые люди новой свободной жизни, выросшей на пепле и развалинах старого рабства, найдут и в нас, ушедших, — тихую красоту.

И как мы, осудившие, отвергшие и проклявшие позор прошлого, все же умеем без злобы чувствовать грустную прелесть тургеневских образов, так и они, эти грядущие новые люди, пусть сумеют понять печальной струной прозвучавшую им издалека красоту нашей тоски, страдания и боли.

 Николай Урванцов