2—12

России, что жить везде можно, что любовь и спокойствие духа в пустыне выше, чем та сутолока и злоба, какой напоены большие города. И эти непоколебимые заветы выброшенного за борт человека делают их жизнь светлее и чище.

Наконец, уже в начале 60-х годов, приходит князю Плавутину дозволение вернуться в Петербург. Он решает с женой ехать во Францию и там окончить дни. Уезжая из Сибири, по дороге, они навещают таинственного старца, что живет одиноко уже много лет в сибирском захолустье, молится, сам ходит за огородом да ведет огромную переписку. Темные слухи, что это мнимоумерший в 1825 году в Таганроге Александр, упорно держатся вокруг странной фигуры. И вот прежний участник похода на Париж хочет своими глазами взглянуть на Федора Кузьмича. Но свидание это не дает разгадки. Старец не словоохотлив, говорит односложными словами. Как будто ростом, и даже лицом, похож он на Александра. Но ведь прошло почти сорок лет с тех пор, как он видел его!

Напоминание о Париже, о блестящих балах и победах не вызывают в старце никакого отклика. Декабристы уезжают на запад, а он остается среди тайги и знает, что уже близок его конец и, может быть, прощение за все его грехи, за все совершенное им…

Моя пьеса — страница из семейной хроники. Это не история, не учебник, не потрясающая трагедия. Написанная в 1907 году, одновременно с «Холопами» она не имеет той условной цельности, к которой обязывали некогда автора «три единства»: единство времени, места и действия. Повторяю: это только картины из семейной хроники, одна из полос нашей общественной жизни, через которую прошли многие семьи.

П. Гнедич.