II—358

всегда наполняли театр, с жадностью слушали каждое слово со сцены и были благодарны хотя и за слабое исполнение.

Я и раньше в Москве, будучи у Корша •, играл на фабричных сценах, на Прохоровских и Морозовских театрах •, но здесь, в Саратове, в театре, бывшем Сервье•, было не то. В Москве устраивала спектакли с разрешения хозяина администрация фабрики, зачастую желавшая больше угодить хозяину, чем рабочим, хозяин сидел в первом ряду, за ним местная администрация и высшие служащие фабрики, а затем уже рабочие. Хозяин выбирал пьесу и одобрял или порицал игру на сцене, рабочие стеснялись выражать свое мнение. Здесь же была полная свобода и непринужденность, сердце радовалось при взгляде на публику, наполнявшую театр и сад, как искренно и просто она отдыхала после своего труда.

К большому сожалению, я не мог продолжать долее в Народном театре и вынужден был по контракту служить в товариществе Бородая, который был недоволен моим участием в этом деле и уже писал мне, что я нарушаю интересы товарищества, играя в том же городе, где играют и они.

На прощанье деятелями Народного театра был прочитан публично адрес от публики, мне преподнесли собрание сочинений Островского и серебряный портсигар. Один из представителей сказал речь и, между прочим, следующее: «Может быть, уже недалеко то время, когда вы будете считать для себя большою честью служить в Народном театре. Теперь скажу одно: нам очень жаль с вами расставаться».

Последний 1897—1898 сезон в товариществе Бородая в Казани был для меня просто невы-