II—212

отпуске и, если окажется возможным, и о пособии на лечение. Еще раз повторяю, был внимателен, любезен и добр, как и всегда. Дней через пять мне принесли домой отпуск на три месяца — и больше ничего. Если за восемь лет моей новой службы я написал 15—20 писем Всеволожскому, то ни одно из них никогда не оставалось без его личного ответа. Что значит такт и мера — я знаю, и никогда не переходил границ, положенных между подчиненным и начальником, начальником, который мне сказал раз навсегда: «Пожалуйста, Павел Матвеевич, если Вам что-нибудь занадобится у меня, то напишите, чтобы я не забыл». Я так всегда и делал и всегда получал скорые и любезные ответы. На этот раз было не так. Долго не получая никакого извещения о пособии, я написал Всеволожскому, что прошу его известить меня, какое решение последовало на мою просьбу, поданную с его же разрешения, и, если пособия мне нельзя выдать, то не могу ли я просить Дирекцию выдать мне 500 руб., как бы заимообразно, с тем чтобы Дирекция вычла их у меня впоследствии, хотя бы из бенефиса. И вот что я получил в ответ на мою просьбу «через режиссерское управление»: «Его П-рство и т. д. изволил положить следующую резолюцию: в пособии отказано г. Министром, а бенефис есть награда, а не обязательная прибавка к содержанию, а в настоящее время П. М. Свободину на награду рассчитывать нет основания». Надо ехать, время идет, припадки в груди все чаше и чаще, а тут совершенно неожиданно сейчас еще добрые, хорошие люди вдруг поворачиваются спиной и поручают «режиссерскому управлению» плюнуть мне в лицо! я поспешил, скрепя сердце, написать