II—178
Успех Лядовой в роли Елены не был успехом артистки, исполнившей замысел автора. То, что играла она, было совсем не то, что задумано Оффенбахом. Это была терракота, исполненная из карарского мрамора или отлитая из бронзы. Она играла со сдержанной целомудренностью, и ее Елена не жаждала любви по повелению Венеры, а была скорее оживленною статуею Галатеи. Тот разрез, что на ее портретах позволяет видеть ногу выше колена, никогда не открывался на сцене до такой высоты, и даже во втором действии, в сладострастном дуэте влюбленных, Лядова старалась придать всему характер сна — тихой упоительной неги ночи с неясными намеками на сладострастие. Елену — Лядову можно было показывать институткам, скромность их пелеринок этим не была бы нарушена.
Имей такая пьеса успех в Париже, она шла бы подряд четыреста раз. Впрочем, субсидированные театры не могут и там более четырех раз в неделю ставить имеющую успех новую пьесу. Такова Соmédie Française•, дающая девять спектаклей в неделю (по воскресеньям и четвергам — утренники). Дирекция Императорских Театров использовала шире оперетку: она отодвинула русскую драму на задний план, половину спектаклей отвела под «Елену», а в новых пьесах начала эксплуатировать ту же Лядову. Ей мало было ее вечеровых успехов, и непривычный голос ежедневно переутомлялся на репетициях, — потом на спектаклях опереточного характера. Появились «Все мы жаждем любви»•, затем «Перикола», названная переводчиком «Птичками певчими» •. Лядову заставляли играть в водевилях, и она, в сообще-