II—70

ского, нежели действительность, изображаемую в пьесах Островского». И дальше Полевой почти не полемизирует, но путем подбора целого ряда отрывков из добролюбовской статьи показывает ее узкопублицистический характер. Нельзя, решая вопрос о глубочайшем внутреннем смысле художественного произведения, перебирать все злобы дня не только русской, но и заграничной жизни. Построения Добролюбова вне области литературной критики, заключает и этот критик, но, в противоположность Шелгунову, это совсем не приводит его в восторг.

Статья Полевого не вызвала горячих откликов. Но если «Темному Царству» не суждено было подвергнуться полной переоценке в пылу страстных споров, для него продолжался тот же неуклонный процесс постепенного умирания. И это не только в отношении первых отрицательных обобщений, но и в отношении статьи, носящей более оптимистическое заглавие «Луч света в темном царстве»•. Поэтические сны героини «Грозы», ее стремление ввысь, слияние в ее натуре чувственности и мистики — все это область глубочайших тайн духа.

И театр, стряхнувший с себя культ реализма, как единой догмы, нашел пути к этим тайнам.

Меттерлинк, Ибсен, Чехов с его лирикой — скорбным стоном о несовершенстве жизни — внесли слишком много утонченности в наше сознание.

На дне нашей лучшей драмы скрыта глубокая скорбь. Недовольство Катерины, этой русской мадам Бовари, по выражению Жюль Леметра,• указывает на вечный соблазн и вечную опасность требовать от любви слишком много. Ее мука — плод старой мечты слить нетленное с преходящим — говорит о неизменно мучительной раздвоенности мечты и сознанья. И в душев-