II—63

и не мог ли бы он при этом, как живой человек, именно из любви к ней, даже дойти до вспыльчивых выходок?»

Характеристика Русакова — неоспоримый промах Добролюбова. Но автор «Темного царства» идет еще дальше в своем стремлении подогнать все характеры под одну и ту же мерку.

Будем исходить из того же определения самодура, как деспота и грозы. Что может быть абсолютно противоположно этому понятию? Конечно, фигура человека заведомо приниженного, на каждом шагу сознающего свою слабость. Такую фигуру рисует Островский в комедии «Бедная невеста». Вдова Незабудкина — сплошной вопль и приниженность, существо, слившее все свое отчаяние перед жизнью в едином стоне: «женщина я слабая, сырая, позабывчивая». Как за последнее средство выбиться из горькой доли, ухватывается она за мысль о замужестве дочери. В доме снова будет мужчина, хозяин, который сменит в делах ее, беспомощную и растерянную. Но и тут она далека от мысли деспотически применить родительскую власть. «Я ведь тебя не принуждаю; захочешь, за того и пойдешь», — говорит она дочери. Между тем Добролюбов и здесь заводит речь о началах самодурства. Нам кажется, что теперь уже достаточно ясна ошибка Добролюбова. Она в том, что писатель смешал понятие неизбежно единого быта с понятием никогда не наблюдаемого единства характеров. Поясним сказанное примером. Представим себе, что пред нами задача дать художественную оценку трагедии Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович». Как картина быта и нравов, она неизбежно едина. Страшен деспотизм Го-