I—123

ной-то как же быть?» — отвечает прямо классической репликой: «А с идеалами?».

Дальше уж идти некуда. Казалось бы для здравого смысла ясно, что истине противопоставить можно только ложь, но пастор даже не замечает, как ставит знак равенства между ложью и своими «идеалами». С пасторской елейностью он похваливает фру Альвинг за то, что она создала в душе сына «счастливую иллюзию».

Беда только в том, что иллюзия вещь не прочная, и жизнь имеет неприятное обыкновение их разоблачать. Как тщательно фру Альвинг не скрывала от собственного сына и от всех окружающих тайну разнузданности и пьянства своего мужа, — правда выходит наружу: сын падает жертвой дурной наследственности. «Идеалы-иллюзии-привидения» Мандерса никого не спасли.

Мандерс был бы обманщиком, если б сам не был обманутый. Мандерс был бы преступником, если б не был так бесконечно наивен и бессознателен. Мандерс был бы просто смешон, если б не являлся духовным руководителем жизни. Он самодовольно воображает, что кого-то наставляет на путь истины, кого-то спасает от порока, а на самом деле пасомые ускользают от его руководства и идут собственными путями. Вот почему Мандерс — фигура трагикомическая. Это «большой ребенок», по слову фру Альвинг.

Но там, где духовной жизнью заправляют большие дети, там пасомые либо негодяи, либо несчастные. Там, где мандерсы проповедуют, процветают энгстранды и мучаются фру альвинги.

Энгстранд купается, как рыба в воде, в атмосфере лжи и лицемерия, фру Альвинг задыхается и ищет выхода.

Она его и находит в новых веяниях, так гармонирующих с личным ее опытом. Она на себе испытала весь гнет общественной морали, принесла в жертву общепризнанным идеалам всю свою жизнь. На ней