I—122

тех искажений и наслоений, которые постепенно затемнили истину, подменили ее в людском сознании, а следовательно, и в жизни.

Действительно, более тонкого и острого обличения общественного и религиозного лицемерия представить трудно, чем художественно-беспристрастная обрисовка пастора Мандерса.

И вот все мандерсы возмутились и встали на защиту своих привидений, принимаемых за истину.

Пастор Мандерс — это сплошной самообман. Он даже не подозревает, что истинный страх Божий и вера в Промысел Божий давно заменились в нем страхом человеческим, боязнью общественного осуждения, что голос совести и связанного е ним личного мнения заменился трусостью перед мнением других, особенно «влиятельных» людей и газетных отзывов. Если он свято охраняет заветы старины — законный брак, отношение детей к родителям и старшим, подчинение жены мужу, исполнение долга, то главным образом потому, что так принято, а иначе, «что бы случилось с обществом».

Первая истина, которую мы узнаем от него, состоит в том, что собственное имущество страховать можно, но благотворительное учреждение — нельзя, так как это могут счесть за неверие. Из подобных нелепостей состоит все поведение его, все основано на привидениях, а не на подлинном христианстве. В конце концов он попадает в ловушку ловкого мошенника Энгстранда, словившего его на трусости общественного осуждения. И, по существу, честнейший Мандерс явно становится пособником негодяя. Вместо детского приюта, сгоревшего от неосторожности, а может быть и по расчетам Энгстранда, город обогатится притоном «имени камергера Альвинга».

От всех фальсификаций, произведенных в его мозгу привидениями, Мандерс договаривается до такого абсурда, что на вопрос фру Альвинг — «а с исти-