I—120
Гейне, который «болезненность нам в моду ввел»*. Мы не ошибемся, если скажем, что это — черта самого Григорьева, это зародыш того отрицательного и даже враждебного отношения к лермонтовскому направлению, какое наблюдаем мы в статьях Григорьева, начиная с начала пятидесятых годов. Любопытно, что это отрицательное отношение впервые проявилось в Григорьеве в тот период, когда он весь был во власти романтических веяний.
Говоря о влияниях на драму, мы должны заметить, что Григорьев брал из разных источников по преимуществу то, что было близко и родственно его душе. Отсюда — автобиографичность многих страниц драмы. Молодой Объяринцев — сам Григорьев, который, как и герой драмы, в детстве рос одиноко и начал «тосковать и хандрить чуть ли не с четырнадцати лет»**. В первой половине сороковых годов, к которым относится драма, Григорьев, как и Объяринцев, пережил несчастную любовь к Антонине Корш. По поводу этой любви он писал отцу: • «Я бледнел и худел ежеминутно, я, как сумасшедший, метался по постели, возвращаясь оттуда (от Корш В. С.), при мысли, что она будет женою другого... Боже мой! И теперь, когда я пишу к Вам это письмо, когда я подымаю со дна души всю осевшую давно желчь, и теперь плачу, как ребенок. Скверно, смешно, а это так, и пусть мой ропот — горькое проклятие на так называемое провидение, я не боюсь гнева этого провидения, я ему не молюсь, я его проклинаю, потому что оно ровно ничего для меня не сделало... Душа моя больна до сих пор…»***
Эта несчастная любовь была главным источником тех стонов разбитого сердца, которые слышатся в поэтических произведениях Григорьева этого периода.
* См. «Отец и сын», д. IV, яв. I.
** Письмо Ап. Григорьева к отцу от 23 июля 1846 г.
*** Там же.