19/20—361

циализировавшейся на вопросах искусства и, в особенности, театра. В области последнего наибольшим ее вниманием пользуется московский Художественный театр, и вот перед нами две новые книги, посвященные обоим его столпам — Станиславскому и Немировичу-Данченко. О вкусах не спорят, да и не в одних вкусах дело. Как ни относиться к этому театру, нельзя не признать, что у него есть свое прошлое, тем более теперь, когда он уже весь в прошлом, и что это прошлое имеет право на внимание истории искусства. Были ли его «искания» оживлены подлинным священным огнем или не поднимались выше претенциозных потуг, во всяком случае, — он действовал, задавал тон русской сцене, так или иначе влиял и на публику, и на критику, и на другие наши театры, — и о нем можно и должно писать. Враги и друзья одинаково должны согласиться, что московский Художественный театр создал если не свой стиль, то некоторые собственные традиции, будь то традиции свободы, будь то традиции своеобразного «вампукизма».

Из г. Эфроса, давнего поклонника «художественников», несмотря на его субъективное беспристрастие, вышел историк довольно сомнительный. Книга его о Станиславском — панегирик герою со всеми его «свершениями и достижениями», но панегирик малоубедительный, где аргументы заменены сентенциями и поставлено в строку всякое лычко, мало-мальски пригодное для целей восхваления, всякий благоприятный герою отзыв, хотя бы он принадлежал таким Лессингам, как В. Поссе или — шутка сказать! — сам Арабажин из самой «Биржевки»•. Однако истина дает себя чувствовать, факты говорят сами за себя, и под пером г. Эфроса вырисовывается фигура деятеля, во всяком случае не совсем дюжинного, отнюдь не Моцарта русской драмы и даже не страдающего и искреннего Сальери, а просто хорошего, преуспевающего ремесленника сцены, ремесленника в лучшем смысле этого слова, человека с волевым упорством, значительно превосходящим другие стороны натуры, более нужные для служения искусству. Не заражая читателя своим патетизмом, автор проводит его по путям героя, которые описывает, но не объясняет. Да и мудрено объяснить и осветить душу неглубокую, характер подражательный, в объяснении не нуждающийся. Вот интересная, даже умилительная попытка критика вложить содержание в нечто само по себе бессодержательное, истолковать бессилие, как силу. Подводя итог десяти первым годам Художественного театра, г. Эфрос говорит: «на первых же порах были выполнены две работы. Одна — чистота, так сказать, мейнингенства, если и отличного от своего прообраза, то только количественно. Другая — мейнингенства преображенного, очищенного и углубленного, отличного уже и качественно, даже принимаемого как