19/20—350

произносить. Публика сама пела куплеты — и театр имел успех.

В двадцатых годах 18 века власти идут на уступки. В музыке правительство все готово поощрять: чем бы ни тешились, лишь бы не думали о политике! Французское остроумие это сразу высмеяло песенкой:

На уста наложите молчанья печать:

О политике надо молчать и молчать.

Кто о ней проговорится,

Тот потерпит много бед,

И в Бастилии случится

Скудный есть ему обед.

Но в области музыкальных споров пусть разгораются страсти — и они действительно разгорались. Как всегда были сторонники старого, хулители нового — и наоборот.

В октябре 1739 г. «Меркурий»• помещает следующие стихи:

Штук двадцать лишних инструментов

И шум вакхический, но все ж

Так все безвкусно и моментов

Тут наслажденья не найдешь.

С другой стороны высмеивали «обитателей оперного царства, эти странные народы, которые говорят не иначе, как песнями, ходят не иначе, как пускаясь в пляс, и делают то и другое, когда у них к тому нет ни малейшей охоты».

В середине 18 века появление итальянской оперы подлило масла в огонь.

Для курьеза приведу два разных отзыва современников о «прелестной сцене Пигмалион»•, как выражается рецензент «Меркурия Франции», подчеркивая, «что никогда еще публика не выявляла... такую благосклонность к автору при жизни, как на этот раз к музыке нашего Орфея». «Каждый кусочек этого выдающегося труда покрывался единодушными аплодисментами, все были точно в экстазе».

Другой же* так говорит про Рамо и его про-

* Гримм — переписка, ноябрь 1754 г.