1—40

Вот если кто мог бросить взгляд в обе эти стороны, тому становилось жутко, а вдруг нельзя будет перебросить моста между театром и народом. Но если такому человеку и становилось жутко, то только на одну секунду. Нам посчастливилось стать связующим звеном между народом и русской интеллигенцией, звеном, которое будет способствовать здоровому развитию русской интеллигенции, и в то же время мы усыновлены пролетариатом и идем нога в ногу с русским рабочим народом. Мы знаем, мы чувствуем, мы понимаем, что делается в сердцах с той и с другой стороны. Мы знаем, что артист был в рабстве, что это рабство было проклятием артиста, что он рвался из этой тины, что ему мерещилось богослужение настоящего искусства. И вот мы понимаем, что артист, если его душа не заскорузла, когда к нему придет народ — публика, этот артист почувствует, что он помолодел, что в нем проснулось вновь «настоящее». Он поймет, что лучше декламировать в пустой комнате, чем перед ушами тех людей, которые внимали ему, как своему гаеру, своему лизоблюду.

Мы сознавали ясно и определенно, что все театры и лучшие из них, Государственные, — должны стать народными. Мы сознавали также, что робкие убегут, устарелые уйдут из театра, а те, в ком еще жива душа, — в тех буря революции раздует искру художественности в пламя, дальше — больше, и артист, превратившись из императорского в народного, переродится не только по названию, но и внутренне. И вы в эту счастливую эпоху перелома живете, вы, молодежь, а ведь молодость по существу своему революционна, органически склонна к риску, любит тревогу новизны. Поэтому такое время, как нынешнее, для вас крылатых, для вас, молодых, есть самое подходящее время, самое счастливое.

Народныя массы жаждут театра, как жаждет